Знаю, что многие найдут эту повесть безнравственной и неприличной, тем не менее от всего сердца посвящаю ее матерям и юношеству .

Часть первая

I

Давным-давно, задолго до железных дорог, на самой дальней окраине большого южного города жили из рода в род ямщики – казенные и вольные. Оттого и вся эта местность называлась Ямской слободой, или просто Ямской, Ямками, или, еще короче, Ямой. Впоследствии, когда паровая тяга убила конный извоз, лихое ямщичье племя понемногу растеряло свои буйные замашки и молодецкие обычаи, перешло к другим занятиям, распалось и разбрелось. Но за Ямой на много лет – даже до сего времени – осталась темная слава, как о месте развеселом, пьяном, драчливом и в ночную пору небезопасном.

Как-то само собою случилось, что на развалинах тех старинных, насиженных гнезд, где раньше румяные разбитные солдатки и чернобровые сдобные ямские вдовы тайно торговали водкой и свободной любовью, постепенно стали вырастать открытые публичные дома, разрешенные начальством, руководимые официальным надзором и подчиненные нарочитым суровым правилам. К концу XIX столетия обе улицы Ямы – Большая Ямская и Малая Ямская – оказались занятыми сплошь, и по ту и по другую сторону, исключительно домами терпимости. Частных домов осталось не больше пяти-шести, но и в них помещаются трактиры, портерные и мелочные лавки, обслуживающие надобности ямской проституции.

Образ жизни, нравы и обычаи почти одинаковы во всех тридцати с лишком заведениях, разница только в плате, взимаемой за кратковременную любовь, а следовательно, и в некоторых внешних мелочах: в подборе более или менее красивых женщин, в сравнительной нарядности костюмов, в пышности помещения и роскоши обстановки.

Самое шикарное заведение – Треппеля, при въезде на Большую Ямскую, первый дом налево. Это старая фирма. Теперешний владелец ее носит совсем другую фамилию и состоит гласным городской думы и даже членом управы. Дом двухэтажный, зеленый с белым, выстроен в ложнорусском, ёрническом, ропетовском стиле, с коньками, резными наличниками, петухами и деревянными полотенцами, окаймленными деревянными же кружевами; ковер с белой дорожкой на лестнице; в передней чучело медведя, держащее в протянутых лапах деревянное блюдо для визитных карточек; в танцевальном зале паркет, на окнах малиновые шелковые тяжелые занавеси и тюль, вдоль стен белые с золотом стулья и зеркала в золоченых рамах; есть два кабинета с коврами, диванами и мягкими атласными пуфами; в спальнях голубые и розовые фонари, канаусовые одеяла и чистые подушки; обитательницы одеты в открытые бальные платья, опушенные мехом, или в дорогие маскарадные костюмы гусаров, пажей, рыбачек, гимназисток, и большинство из них – остзейские немки, – крупные, белотелые, грудастые красивые женщины. У Треппеля берут за визит три рубля, а за всю ночь – десять.

Три двухрублевых заведения – Софьи Васильевны, «Старо-Киевский» и Анны Марковны – несколько поплоше, победнее. Остальные дома по Большой Ямской – рублевые; они еще хуже обставлены. А на Малой Ямской, которую посещают солдаты, мелкие воришки, ремесленники и вообще народ серый и где берут за время пятьдесят копеек и меньше, совсем уж грязно и скудно: пол в зале кривой, облупленный и занозистый, окна завешены красными кумачовыми кусками; спальни, точно стойла, разделены тонкими перегородками, не достающими до потолка, а на кроватях, сверх сбитых сенников, валяются скомканные кое-как, рваные, темные от времени, пятнистые простыни и дырявые байковые одеяла; воздух кислый и чадный, с примесью алкогольных паров и запаха человеческих извержений; женщины, одетые в цветное ситцевое тряпье или в матросские костюмы, по большей части хриплы или гнусавы, с полупровалившимися носами, с лицами, хранящими следы вчерашних побоев и царапин и наивно раскрашенными при помощи послюненной красной коробочки от папирос.

Так проходит вся ночь. К рассвету Яма понемногу затихает, и светлое утро застает ее безлюдной, просторной, погруженной в сон, с накрепко закрытыми дверями, с глухими ставнями на окнах. А перед вечером женщины проснутся и будут готовиться к следующей ночи.

И так без конца, день за днем, месяцы и годы, живут они в своих публичных гаремах странной, неправдоподобной жизнью, выброшенные обществом, проклятые семьей, жертвы общественного темперамента, клоаки для избытка городского сладострастия, оберегательницы семейной чести четыреста глупых, ленивых, истеричных, бесплодных женщин.

II

Два часа дня. Во второстепенном, двухрублевом заведении Анны Марковны все погружено в сон. Большая квадратная зала с зеркалами в золоченых рамах, с двумя десятками плюшевых стульев, чинно расставленных– вдоль стен, с олеографическими картинами Маковского «Боярский пир» и «Купанье», с хрустальной люстрой посредине – тоже спит и в тишине и полумраке кажется непривычно задумчивой, строгой, странно-печальной. Вчера здесь, как и каждый вечер, горели огни, звенела разудалая музыка, колебался синий табачный, дым, носились, вихляя бедрами и высоко вскидывая ногами вверх, пары мужчин и женщин. И вся улица сияла снаружи красными фонарями над подъездами и светом из окон и кипела до утра людьми и экипажами.

Теперь улица пуста. Она торжественно и радостно горит в блеске летнего солнца. Но в зале спущены все гардины, и оттого в ней темно, прохладно и так особенно нелюдимо, как бывает среди дня в пустых театрах, манежах и помещениях суда.

Тускло поблескивает фортепиано своим черным, изогнутым, глянцевитым боком, слабо светятся желтые, старые, изъеденные временем, разбитые, щербатые клавиши. Застоявшийся, неподвижный воздух еще хранит вчерашний запах; пахнет духами, табаком, кислой сыростью большой нежилой комнаты, потом нездорового и нечистого женского тела, пудрой, борно-тимоловым мылом и пылью от желтой мастики, которой был вчера натерт паркет. И со странным очарованием примешивается к этим запахам запах увядающей болотной травы. Сегодня троица. По давнему обычаю, горничные заведения ранним утром, пока их барышни еще спят, купили на базаре целый воз осоки и разбросали ее длинную, хрустящую под ногами, толстую траву повсюду: в коридорах, в кабинетах, в зале. Они же зажили лампады перед всеми образами. Девицы, по традиции, не смеют этого делать своими оскверненными за ночь руками.

А дворник украсил резной, в русском стиле, подъезд двумя срубленными березками. Так же и во всех домах около крылец, перил и дверей красуются снаружи белые тонкие стволики с жидкой умирающей зеленью.

Тихо, пусто и сонно во всем доме. Слышно, как на кухне рубят к обеду котлеты. Одна из девиц, Любка, босая, в сорочке, с голыми руками, некрасивая, в веснушках, но крепкая и свежая телом, вышла во внутренний двор. У нее вчера вечером было только шесть временных гостей, но на ночь с ней никто не остался, и оттого она прекрасно, сладко выспалась одна, совсем одна, на широкой постели. Она рано встала, в десять часов, и с удовольствием помогла кухарке вымыть в кухне пол и столы. Теперь она кормит жилами и обрезками мяса цепную собаку Амура. Большой рыжий пес с длинной блестящей шерстью и черной мордой то скачет на девушку передними лапами, туго натягивая цепь и храпя от удушья, то, весь волнуясь спиной и хвостом, пригибает голову к земле, морщит нос, улыбается, скулит и чихает от возбуждения. А она, дразня его мясом, кричит на него с притворной строгостью:

– Ну, ты, болван! Я т-тебе дам! Как смеешь?

Но она от души рада волнению и ласке Амура, и своей минутной власти над собакой, и тому, что выспалась и провела ночь без мужчины, и троице, по смутным воспоминаниям детства, и сверкающему солнечному дню, который ей так редко приходится видеть.

Все ночные гости уже разъехались. Наступает самый деловой, тихий, будничный час.

В комнате хозяйки пьют кофе. Компания из пяти человек. Сама хозяйка, на чье имя записан дом, – Анна Марковна. Ей лет под шестьдесят. Она очень мала ростом, но кругло-толста: ее можно себе представить, вообразив снизу вверх три мягких студенистых шара – большой, средний и маленький, втиснутых друг в друга без промежутков; это – ее юбка, торс и голова. Странно: глаза у нее блекло-голубые, девичьи, даже детские, но рот старческий, с отвисшей бессильно, мокрой нижней малиновой губой. Ее муж – Исай Саввич – тоже маленький, седенький, тихонький, молчаливый старичок. Он у жены под башмаком; был швейцаром в этом же. доме еще в ту пору, когда Анна Марковна служила здесь экономкой. Он самоучкой, чтобы быть чем-нибудь полезным, выучился играть на скрипке и теперь по вечерам играет танцы, а также траурный марш для загулявших приказчиков, жаждущих пьяных слез.

Затем две экономки – старшая и младшая. Старшая Эмма Эдуардовна. Она – высокая, полная шатенка, лет сорока шести, с жирным зобом из трех подбородков. Глаза у нее окружены черными геморроидальными кругами. Лицо расширяется грушей, от лба вниз, к щекам, и землистого цвета; глаза маленькие, черные; горбатый нос, строго подобранные губы; выражение лица спокойно-властное. Ни для кого в доме не тайна, что через год, через два Анна Марковна, удалясь на покой, продаст ей заведение со всеми правами и обстановкой, причем часть получит наличными, а часть – в рассрочку по векселю. Поэтому девицы чтут ее наравне с хозяйкой и побаиваются. Провинившихся она собственноручно бьет, бьет жестоко, холодно и расчетливо, не меняя спокойного выражения лица. Среди девиц у нее всегда есть фаворитка, которую она терзает своей требовательной любовью и фантастической ревностью. И это гораздо тяжелее, чем побои.

Другую – зовут Зося. Она только что выбилась из рядовых барышень. Девицы покамест еще называют ее безлично, льстиво и фамильярно «экономочкой». Она худощава, вертлява, чуть косенькая, с розовым цветом лица и прической барашком; обожает актеров, преимущественно толстых комиков. К Эмме Эдуардовне она относится с подобострастием.

Наконец пятое лицо – местный околоточный надзиратель Кербеш. Это атлетический человек; он лысоват, у него рыжая борода веером, ярко-синие сонные глаза и тонкий, слегка хриплый, приятный голос. Всем известно, что он раньше служил по сыскной части и был грозою жуликов благодаря своей страшной физической силе и жестокости при допросах.

У него на совести несколько темных дел. Весь город знает, что два года тому назад он женился на богатой семидесятилетней старухе, а в прошлом году задушил ее; однако ему как-то удалось замять это дело. Да и остальные четверо тоже видели кое-что в своей пестрой жизни. Но, подобно тому как старинные бретеры не чувствовали никаких угрызений совести при воспоминании о своих жертвах, так и эти люди глядят на темное и кровавое в своем прошлом, как на неизбежные маленькие неприятности профессий.

Пьют кофе с жирными топлеными сливками, околоточный – с бенедиктином. Но он, собственно, не пьет, а только делает вид, что делает одолжение.

– Так как же, Фома Фомич? – спрашивает искательно хозяйка. – Это же дело выеденного яйца не стоит… Ведь вам только слово сказать…

Кербеш медленно втягивает в себя полрюмки ликера, слегка разминает языком по нёбу маслянистую, острую, крепкую жидкость, проглатывает ее, запивает не торопясь кофеем и потом проводит безымянным пальцем левой руки по усам вправо и влево.

– Подумайте сами, мадам Шойбес, – говорит он, глядя на стол, разводя руками и щурясь, – подумайте, какому риску я здесь подвергаюсь! Девушка была обманным образом вовлечена в это… в как его… ну, словом, в дом терпимости, выражаясь высоким слогом. Теперь родители разыскивают ее через полицию. Хорошо-с. Она попадает из одного места в другое, из пятого в десятое… Наконец след находится у вас, и главное, – подумайте! – в моем околотке! Что я могу поделать?

– Господин Кербеш, но ведь она же совершеннолетняя, – говорит хозяйка.

– Оне совершеннолетние, – подтверждает Исай Саввич. – Оне дали расписку, что по доброй воле…

Эмма Эдуардовна произносит басом, с холодной уверенностью:

– Ей-богу, она здесь как за родную дочь.

– Да ведь я не об этом говорю, – досадливо морщится околоточный. – Вы вникните в мое положение… Ведь это служба. Господи, и без того неприятностей не оберешься!

Хозяйка вдруг встает, шаркает туфлями к дверям и говорит, мигая околоточному ленивым, невыразительным блекло-голубым глазом:

– Господин Кербеш, я попрошу вас поглядеть на наши переделки. Мы хотим немножко расширить помещение.

– А-а! С удовольствием…

Через десять минут оба возвращаются, не глядя друг на друга. Рука Кербеша хрустит в кармане новенькой сторублевой. Разговор о совращенной девушке более не возобновляется. Околоточный, поспешно допивая бенедиктин, жалуется на нынешнее падение нравов:

– Вот у меня сын гимназист – Павел. Приходит, подлец, и заявляет: «Папа, меня ученики ругают, что ты полицейский, и что служишь на Ямской, и что берешь взятки с публичных домов». Ну, скажите, ради бога, мадам Шойбес, это же не нахальство?

– Ай-ай-ай!.. И какие тут взятки?.. Вот и у меня тоже…

– Я ему говорю: «Иди, негодяй, и заяви директору, чтобы этого больше не было, иначе папа на вас на всех донесет начальнику края». Что же вы думаете? Приходит и поверит: «Я тебе больше не сын, – ищи себе другого сына». Аргумент! Ну, и всыпал же я ему по первое число! Ого-го! Теперь со мной разговаривать не хочет. Ну, я ему еще покажу!

– Ах, и не рассказывайте, – вздыхает Анна Марковна, отвесив свою нижнюю малиновую губу и затуманив свои блеклые глаза. – Мы нашу Берточку, – она в гимназии Флейшера, – мы нарочно держим ее в городе, в почтенном семействе. Вы понимаете, все-таки неловко. И вдруг она из гимназии приносит такие слова и выражения, что я прямо аж вся покраснела.

– Ей-богу, Анночка вся покраснела, – подтверждает Исай Саввич.

– Покраснеешь! – горячо соглашается околоточный. Да, да, да, я вас понимаю. Но, боже мой, куда мы идем! Куда мы только идем? Я вас спрашиваю, чего хотят добиться эти революционеры и разные там студенты, или… как их там? И пусть пеняют на самих себя. Повсеместно разврат, нравственность падает, нет уважения к родителям, Расстреливать их надо.

– А вот у нас был третьего дня случай, – вмешивается суетливо Зося. – Пришел один гость, толстый человек…

– Не канцай, – строго обрывает ее на жаргоне публичных домов Эмма Эдуардовна, которая слушала околоточного, набожно кивая склоненной набок головой. – Вы бы лучше пошли распорядились завтраком для барышень.

– И ни на одного человека нельзя положиться, – продолжает ворчливо хозяйка. – Что ни прислуга, то стерва, обманщица. А девицы только и думают, что о своих любовниках. Чтобы только им свое удовольствие иметь. А о своих обязанностях и не думают.

Неловкое молчание. В дверь стучат. Тонкий женский голос говорит по ту сторону дверей:

– Экономочка! Примите деньги и пожалуйте мне марочки. Петя ушел.

Околоточный встает и оправляет шашку.

– Однако пора и на службу. Всего лучшего, Анна Марковна. Всего хорошего, Исай Саввич.

– Может, еще рюмочку, на дорожку? – тычется над столом подслеповатый Исай Саввич.

– Благодарю-с. Не могу. Укомплектован. Имею честь!..

– Спасибо вам за компанию. Заходите.

– Ваши гости-с. До свиданья.

Но в дверях он останавливается на минуту и говорит многозначительно:

– А все-таки мой совет вам: вы эту девицу лучше сплавьте куда-нибудь заблаговременно. Конечно, ваше дело, но как хороший знакомый – предупреждаю-с.

Он уходит. Когда его шаги затихают на лестнице и хлопает за ним парадная дверь, Эмма Эдуардовна фыркает носом и говорит презрительно:

– Фараон! Хочет и здесь и там взять деньги…

Понемногу все расползаются из комнаты. В доме темно. Сладко пахнет полуувядшей осокой. Тишина.

III

До обеда, который подается в шесть часов вечера, время тянется бесконечно долго и нестерпимо однообразно. Да и вообще этот дневной промежуток – самый тяжелый и самый пустой в жизни дома. Он отдаленно похож по настроению на те вялые, пустые часы, которые переживаются в большие праздники п институтах и в других закрытых женских заведениях, когда подруги разъехались, когда много свободы и много безделья и целый день царит светлая, сладкая скука. В одних нижних юбках и в белых сорочках, с голыми руками, иногда босиком, женщины бесцельно слоняются из комнаты в комнату, все немытые, непричесанные, лениво тычут указательным пальцем в клавиши старого фортепиано, лениво раскладывают гаданье на картах, лениво перебраниваются и с томительным раздражением ожидают вечера.

Любка после завтрака снесла Амуру остатки хлеба и обрезки ветчины, но собака скоро надоела ей. Вместе с Нюрой она купила барбарисовых конфет и подсолнухов, и обе стоят теперь за забором, отделяющим дом от улицы, грызут семечки, скорлупа от которых остается у них на подбородках и на груди, и равнодушно судачат обо всех, кто проходит по улице: о фонарщике, наливающем керосин в уличные фонари, о городовом с разносной книгой под мышкой, об экономке из чужого заведения, перебегающей через дорогу в мелочную лавочку…

Нюра – маленькая, лупоглазая, синеглазая девушка; у нее белые, льняные волосы, синие жилки на висках. В лице у нее есть что-то тупое и невинное, напоминающее белого пасхального сахарного ягненочка. Она жива, суетлива, любопытна, во все лезет, со всеми согласна, первая знает все новости, и если говорит, то говорит так много и так быстро, что у нее летят брызги изо рта и на красных губах вскипают пузыри, как у детей.

Напротив, из пивной, на минуту выскакивает курчавый, испитой, бельмистый парень, услужающий, и бежит в соседний трактир.

– Прохор Иванович, а Прохор Иванович, – кричит Нюра, – не хотите ли, подсолнухами угощу?

– Заходите к нам в гости, – подхватывает Люба.

Нюра фыркает и добавляет сквозь давящий ее смех:

– На теплые ноги!

Но парадная дверь открывается, в ней показывается грозная и строгая фигура старшей экономки.

– Пфуй! Что это за безобразие? – кричит она начальственно. – Сколько раз вам повторять, что нельзя выскакивать на улицу днем и еще – пфуй! ч– в одном белье. Не понимаю, как это у вас нет никакой совести. Порядочные девушки, которые сами себя уважают, не должны вести себя так публично. Кажутся, слава богу, вы не в солдатском заведении, а в порядочном доме. Не на Малой Ямской.

Девицы возвращаются в дом, забираются на кухню и долго сидят там на табуретах, созерцая сердитую кухарку Прасковью, болтая ногами и молча грызя семечки.

В комнате у Маленькой Маньки, которую еще называют Манькой Скандалисткой и Манькой Беленькой, собралось целое общество. Сидя на краю кровати, она и другая девица, Зоя, высокая, красивая девушка, с круглыми бровями, с серыми глазами навыкате, с самым типичным белым, добрым лицом русской проститутки, играют в карты, в «шестьдесят шесть». Ближайшая подруга Маньки Маленькой, Женя, лежит за их спинами на кровати навзничь, читает растрепанную книжку «Ожерелье королевы», сочинение и. Дюма, и курит. Во всем заведении она единственная любительница чтения и читает запоем и без разбора. Но, против ожидания, усиленное чтение романов с приключениями вовсе не сделало ее сентиментальной и не раскислило ее воображения. Более всего ей нравится в романах длинная, хитро задуманная и ловко распутанная интрига, великолепные поединки, перед которыми виконт развязывает банты у своих башмаков в знак того, что он не намерен отступить ни на шаг от своей позиции, и после которых маркиз, проткнувши насквозь графа, извиняется, что сделал отверстие в его прекрасном новом камзоле; кошельки, наполненные золотом, небрежно разбрасываемые налево и направо главными героями, любовные приключения и остроты Генриха IV, – словом, весь этот пряный, в золоте и кружевах, героизм прошедших столетий французской истории. В обыденной жизни она, наоборот, трезва умом, насмешлива, практична и цинично зла. По отношению к другим девицам заведения она занимает такое же место, какое в закрытых учебных заведениях принадлежит первому силачу, второгоднику, первой красавице в классе-тиранствующей и обожаемой. Она – высокая, худая брюнетка, с прекрасными карими, горящими глазами, маленьким гордым ртом, усиками на верхней губе и со смуглым нездоровым румянцем на щеках.

Не выпуская изо рта папироски и щурясь от дыма, она то и дело переворачивает страницы намусленным пальцем. Ноги у нее до колен голые, огромные ступни самой вульгарной формы: ниже больших пальцев резко выдаются внаружу острые, некрасивые, неправильные желваки.

Здесь же, положив ногу на ногу, немного согнувшись с шитьем в руках, сидит Тамара, тихая, уютная, хорошенькая девушка, слегка рыжеватая, с тем темным и блестящим оттенком волос, который бывает у лисы зимою на хребте. Настоящее ее имя Гликерия, или Лукерия по-простонародному. Но уже давнишний обычай домов терпимости – заменять грубые имена Матрен, Агафий, Сиклитиний звучными, преимущественно экзотическими именами. Тамара когда-то была монахиней или, может быть, только послушницей в монастыре, и до сих пор в лице ее сохранилась бледная опухлость и пугливость, скромное и лукавое выражение, которое свойственно молодым монахиням. Она держится в доме особняком, ни с кем не дружит, никого не посвящает в свою прошлую жизнь. Но, должно быть, у нее, кроме монашества, было еще много приключений: что-то таинственное, молчаливое и преступное есть в ее неторопливом разговоре, в уклончивом взгляде ее густо– и темнозолотых глаз из-под длинных опущенных ресниц, в ее манерах, усмешках и интонациях скромной, но развратной святоши. Однажды вышел такой случай, что девицы чуть не с благоговейным ужасом услыхали, что Тамара умеет бегло говорить по-французски и по-немецки. В ней есть какая-то внутренняя сдержанная сила. Несмотря на ее внешнюю кротость и сговорчивость, все в заведении относятся к ней с почтением и осторожностью: и хозяйка, и подруги, и обе экономки, и даже швейцар, этот истинный султан дома терпимости, всеобщая гроза и герой.

– Прикрыла, – говорит Зоя и поворачивает козырь, лежавший под колодой, рубашкой кверху. – Выхожу с сорока, хожу с туза пик, пожалуйте, Манечка, десяточку. Кончила. Пятьдесят семь, одиннадцать, шестьдесят восемь. Сколько у тебя?

Зоя стасовывает старые, черные, замаслившиеся карты и дает Мане снять, потом сдает, поплевав предварительно на пальцы.

Тамара в это время рассказывает Мане тихим голосом, не отрываясь от шитья.

– Вышивали мы гладью, золотом, напрестольники, воздухи, архиерейские облачения… травками, цветами, крестиками. Зимой сидишь, бывало, у окна, – окошки маленькие, с решетками, – свету немного, маслицем пахнет, ладаном, кипарисом, разговаривать нельзя было: матушка была строгая. Кто-нибудь от скуки затянет великопостный ирмос… «Вонми небо и возглаголю и воспою…» Хорошо пели, прекрасно, и такая тихая жизнь, и запах такой прекрасный, снежок за окном, ну вот точно во сне…

Женя опускает истрепанный роман себе на живот, бросает папиросу через Зоину голову и говорит насмешливо:

– Знаем мы вашу тихую жизнь. Младенцев в нужники выбрасывали. Лукавый-то все около ваших святых мест бродит.

– Сорок объявляю. Сорок шесть у меня было! Кончила! – возбужденно восклицает Манька Маленькая и плещет ладонями. – Открываю три.

Тамара, улыбаясь на слова Жени, отвечает с едва заметной улыбкой, которая почти не растягивает губы, а делает их в концах маленькие, лукавые, двусмысленные углубления, совсем как у Монны Лизы на портрете Леонардо да Винчи.

– Плетут много про монахинь-то мирские… Что же, если и бывал грех…

– Не согрешишь – не покаешься, – вставляет серьезно Зоя и мочит палец во рту.

– Сидишь, вышиваешь, золото в глазах рябит, а от утреннего стояния так вот спину и ломит, и ноги ломит. А вечером опять служба. Постучишься к матушке в келию: «Молитвами святых отец наших господи помилуй нас». А матушка из келий так баском ответит: «Аминь».

Женя смотрит на нее несколько времени пристально, покачивает головой и говорит многозначительно:

– Странная ты девушка, Тамара. Вот гляжу я на тебя и удивляюсь. Ну, я понимаю, что эти дуры, вроде Соньки, любовь крутят. На то они и дуры. А ведь ты, кажется, во всех золах печена, во всех щелоках стирана, а тоже позволяешь себе этакие глупости. Зачем ты эту рубашку вышиваешь?

Тамара не торопясь перекалывает поудобнее ткань на своем колене булавкой, заглаживает наперстком шов и говорит, не поднимая сощуренных глаз, чуть склонив голову набок:

– Надо что-нибудь делать. Скучно так. В карты я не играю и не люблю.

Женя продолжает качать головой.

– Нет, странная ты девушка, право, странная. От гостей ты всегда имеешь больше, чем мы все. Дура, чем копить деньги, на что ты их тратишь? Духи покупаешь по семи рублей за склянку. Кому это нужно? Вот теперь набрала на пятнадцать рублей шелку. Это ведь ты Сеньке своему?

– Конечно, Сенечке.

– Тоже нашла сокровище. Вор несчастный. Приедет в заведение, точно полководец какой. Как еще он не бьет тебя. Воры, они это любят. И обирает небось?

– Больше чем я захочу, я не дам, – кротко отвечает Тамара и перекусывает нитку.

– Вот этому-то я удивляюсь. С твоим умом, с твоей красотой я бы себе такого гостя захороводила, что на содержание бы взял. И лошади свои были бы и брильянты.

– Что кому нравится, Женечка. Вот и ты тоже хорошенькая и милая девушка, и характер у тебя такой независимый и смелый, а вот застряли мы с тобой у Анны Марковны.

Женя вспыхивает и отвечает с непритворной горечью:

– Да! Еще бы! Тебе везет!.. У тебя все самые лучшие гости. Ты с ними делаешь, что хочешь, а у меня всё – либо старики, либо грудные младенцы. Не везет мне. Одни сопливые, другие желторотые. Вот больше всего я мальчишек не люблю. Придет, гаденыш, трусит, торопится, дрожит, а сделал свое дело, не знает, куда глаза девать от стыда. Корчит его от омерзения. Так и дала бы по морде. Прежде чем рубль дать, он его в кармане в кулаке держит, горячий весь рубль-то, даже потный. Молокосос! Ему мать на французскую булку с колбасой дает гривенник, а он на девку сэкономил. Был у меня на днях один кадетик. Так я нарочно, назло ему говорю: «На тебе, миленький, на тебе карамелек на дорогу, пойдешь обратно в корпус – пососешь». Так он сперва обиделся, а потом взял. Я потом нарочно подглядела с крыльца: как вышел, оглянулся, и сейчас карамельку в рот. Поросенок!

– Ну, со стариками еще хуже, – говорит нежным голосом Манька Маленькая и лукаво заглядывает на Зою, – как ты думаешь, Зоинька?

Зоя, которая уже кончила играть и только что хотела зевнуть, теперь никак не может раззеваться. Ей хочется не то сердиться, не то смеяться. У ней есть постоянный гость, какой-то высокопоставленный старичок с извращенными эротическими привычками. Над его визитами к ней потешается все заведение.

Зое удается, наконец, раззеваться.

– Ну вас к чертовой матери, – говорит она сиплым, после зевка, голосом, – будь он проклят, старая анафема!

– А все-таки хуже всех, – продолжает рассуждать Женя, – хуже твоего директора, Зоинька, хуже моего кадета, хуже всех – ваши любовники. Ну что тут радостного: придет пьяный, ломается, издевается, что-то такое хочет из себя изобразить, но только ничего у него не выходит. Скажите, пожалуйста: маль-чи-шеч-ка. Хам хамом, грязный, избитый, вонючий, все тело в шрамах, только одна ему хвала: шелковая рубашка, которую ему Тамарка вышьет. Ругается, сукин сын, по-матерному, драться лезет. Тьфу! Нет, – вдруг воскликнула она веселым задорным голосом,кого люблю верно и нелицемерно, во веки веков, так это мою Манечку, Маньку Беленькую, Маньку Маленькую, мою Маньку Скандалисточку. И неожиданно, обняв за плечи и грудь Маню, она притянула ее к себе, повалила на кровать и стала долго и сильно целовать ее волосы, глаза, губы. Манька с трудом вырвалась от нее с растрепанными светлыми, тонкими, пушистыми волосами, вся розовая от сопротивления и с опущенными влажными от стыда и смеха глазами.

– Оставь, Женечка, оставь. Ну что ты, право… Пусти!

Краткое содержание Яма

В неком южном городе Ямской слободы, или так называемой Ямы, располагалось заведение Анны Марковны . Оно не было из разряда шикарных, но и не относилось к низкоразрядным. Таких публичных домов, как у нее, в области было еще два, а остальные были рублевыми или полтинничными, специально для солдат и воришек.

В один майский вечер к ней заглянули студенты в компании с приват-доцентом Ярченко и журналистом Платоновым . К ним уже подошли девицы, а они все продолжали свою беседу. Платонов рассказывал, что он здесь завсегдатай и его воспринимают как «своего». Однако ни с одной из девиц не бывал, так как его интересует другая сторона вопроса. Он просто внимательно наблюдает изнутри за этим миром, где торгуют женским мясом, и все записывает. Его удивляет то, что этот ужас вовсе не воспринимается как ужас.

В этом «доме» искренняя набожность каким-то образом свободно соседствует с преступлением. Вот, например, местный вышибала Симеон . По нему сразу видно, что он бывший убийца и преступник. Не раз он обирал и бил проституток, но при этом необычайно религиозен и искренне почитает творения Иоанна Дамаскина. Сама Анна Марковна была по натуре настоящей мегерой и кровопийцей, а для дочери своей нежнейшей матерью. Для своей Берточки она ни денег, ни бриллиантов не жалеет. Дает ей лучшее образование, вот даже Платонова наняла ей в учителя.

В 1915 году вышла в свет книга «Яма». Повесть Чуковский назвал «пощечиной обществу». Один из критиков - лучшим произведением Куприна. Однако оно вызвало гневное возмущение в определенных слоях общества. Многие, даже не зная краткого содержания «Ямы» Куприна, но имея поверхностное представление о проблематике повести, отказывались от прочтения произведения.

Писатель понимал, что щепетильные читатели его произведение найдут неприличным, безнравственным. Тем не менее он посвятил повесть «Яма» матерям и юношеству. О чём книга, которая вызвала негативные отзывы критиков? Краткое содержание «Ямы» Куприна даст ответ на этот вопрос.

Это самое объемное произведение русского писателя. Состоит из трех частей. Краткое содержание «Ямы» Куприна в этой статье изложено по следующему плану:

• Большая Ямская.
• Платонов.
• В чем же трагедия?
• Девушки.
• Лихонин.
• Болезнь Жени.
• Конец заведению Анны Марковны.

Большая Ямская

Когда-то давно, на окраине некоего южного города, жили исключительно ямщики. А потому местность эту назвали Ямской слободой. Но появились паровозы, и труд жителей района потерял смысл. Ямщики разбрелись кто куда, но название сохранилось. Правда, со временем район начали называть просто - Яма. В этом имелся некоторый социальный и даже философский смысл.

На Большой Ямской (так официально называлась одна из улиц района) располагались дорогие, дешёвые и средние публичные дома. Героини повести Куприна - проститутки, которые трудятся в заведении Анны Марковны Шойбес. Есть дома пошикарнее. Например, заведение Треппеля. Но имеются на Большой Ямской и совсем дешевые, рублевые, куда боится попасть каждая обитательница дома Анны Марковны.

Платонов

Это главный герой «Ямы» Куприна. Платонов - довольно странный человек. Он много вечеров провел в заведении Анны Марковны, всё знает об унылом, принужденном веселье, которое царит здесь каждую ночь. Ему известны секреты обитательниц заведения. Но ни у одной из девушек Платонов не бывал.

Великие художники избегают темы проституции. Вероятно, у них не хватает самоотверженности, времени, самообладания вникнуть в жизнь падшей женщины. Но если б кто-нибудь создал книгу о проституции, искреннюю и правдивую, она бы стала великим произведением. Приблизительно такие слова произносит Платонов. Прототипом этого героя является сам писатель А. И. Куприн.

Название повести символизирует социальное дно. Но можно ли назвать героинь падшими? Куприн не осуждает их. Он сторонний, объективный наблюдатель. Автор осуждает, скорее, тех, кто меняет жизнь девушек в худшую сторону. Так, одну из героинь в бордель привез не кто иной, как ее муж. Позже оказалось, что он профессиональный мошенник, который тем и промышляет: влюбляет в себя молодую особу, женится на ней, затем отправляет к Анне Марковне за неплохой гонорар.

В чем же трагедия?

Произведение вызвало неоднозначную реакцию критиков не только из-за скандальной темы. Краткое содержание «Яма» Куприна изложить непросто. Ведь проблематику понять можно из диалогов героев, рассуждений Платонова, страшных подробностей быта героинь.

В доме Анны Марковны творится ужас. Но воспринимается он как нечто обыденное. Девушки продают себя, но лишь немногие из них осознают, насколько жалким, грязным является их существование. К слову, Лев Толстой, не оценил глубокую тему повести «Яма». Прочитав лишь несколько первых глав, он отметил: «Автору доставляет удовольствие копаться в неприглядных подробностях».

Девушки

Женя - одна из героинь повести А. И. Куприна. Это самоуверенная, красивая, дерзкая девушка. Тамара - личность довольно загадочная. Известно, что прежде она была монахиней. Паша - самая востребованная проститутка в заведении Анны Марковны. Она единственная пришла сюда добровольно. Эта девушка больна. Основной симптом ее недуга заключается в том, что ей нравится ее работа.

Люба - девушка простая, недалекая. С ней приключится история, которая станет одной из ведущих сюжетных линий повести «Яма». Есть здесь и проститутка Сонька Руль. Прозвище получила из-за крупного носа.

Жизнь обитательниц борделя

Заведение Анны Марковны представляет собой двухэтажный дом. На втором этаже девушки и работают, и отдыхают. Обитательницы этого логова так же разношерстны, как и их клиентура. У каждой своя история. В этом месте они потеряли свои имена, родных, близких, права, принципы и, наконец, свое «я». Жизнь их сера и уродлива, статична и не имеет развития, лишена всякого смысла. Скорее, это не жизнь, а жалкое существование.

О чем пишет Куприн? Об отвратительных обитательницах борделя? Или о мужчинах, которые в своем стремлении получить удовольствие губят судьбы молодых женщин? Можно сформулировать идею повести как угодно, но смысл остается один. Александр Куприн написал страшную историю о проститутках - женщинах, которые жить иначе не умеют.

Автор извлек наружу всю подноготную публичного дома, раскрыл все тайны и хитрости. Мужчина хочет историю о том, как девушка докатилась до такой жизни? Она расскажет ему милую ложь о подлом друге семьи, бросившем ее на растерзание судьбе. Клиенту нужны зрелища и веселая компания? Он получит это, если оплатит девушке шампанское.

В книге плотно переплетаются истории разных девушек. У каждой из них своя жизнь и судьба. Одна попала сюда по собственному желанию. Другая мечтает о сказочном принце. Третья вынашивает жесткой план мести «двуногим подлецам». Всех девушек объединяет лишь одно. Все они ненавидят мужчин, не всех, но именно тех, что готовы платить за любовь. Они презирают их скупость, глупость, склонность к извращениям.

Лихонин

Этого студента однажды вдохновляют речи Платонова. В голову ему приходит безрассудная, глупая идея - спасти одну из девушек. Платонов пытается отговорить Лихонина. Хорошо зная нравы и психологию обитательниц заведения, он понимает, что задача эта непростая. Многолетний разврат сделал их глупыми, ленивыми существами. Но студент стоит на своём. Уехать с ним соглашается Люба. В чём же суть перевоспитания проститутки по методу Лихонина?

Студент и его друзья просвещают Любу. Он водит ее по театрам, выставкам. Его товарищи рассказывают девушке о литературных произведениях. Однако в эти моменты их посещают мысли отнюдь не об искусстве. Много сил потрачено, но результата никакого. Люба недоумевает, отчего студент отказывается от интимной связи с ней. Тем временем она превращается в непосильную ношу для Лихонина. Наконец он возвращает Любу в заведение Анны Марковны.

Болезнь Жени

Эта девушка неглупая и, быть может, именно поэтому всей душой ненавидит двуногих подлецов - именно так она называет клиентов. В доме Анны Марковны регулярно бывает доктор. Если девушка больна, ее отправляют в более дешевое заведение. Медицинского обследования обитательницы дома панически боятся.

Женя узнаёт о своем страшном недуге - сифилисе. Но она, конечно, ничего не говорит об этом Анне Марковне. Более того, она каждую ночь пытается заразить как можно больше мужчин. Такова ее месть. О прошлом девушки известно немного. Но однажды Платонову Женя поведала: в публичный дом ее продала родная мать.

Конец заведению Анны Марковны

Жене удаётся заразить многих. Только гимназиста, влюблённого в неё, она жалеет. В день обследования она кончает жизнь самоубийством. Печальная участь ждет и других девушек дома терпимости.

Паша впадает в беспамятство, после чего ее определяют в сумасшедший дом. В лечебнице девушка умирает. Тамара исчезает из города со своим любовником-вором. В драке погибает ещё одна проститутка - девушка по прозвищу Манька Маленькая.

Что же касается хозяйки дома, то и ей приходится спасаться бегством. Смерть Жени и недуг, которым она наградила десятки клиентов, а среди них есть и важный чиновник, - все это привело к большому скандалу. Экономка выкупает заведение, которое вскоре разграбят солдаты. В этом весь сюжет книги Куприна «Яма». Итак, каковы были рецензии на повесть, открывшую мрачные стороны общества?

Критика повести «Яма»

Произведение встречено было самыми противоречивыми отзывами. О повести Куприна до сих пор не сложилось у критиков определенного мнения. Эта книга является плодом большого труда писателя, но она вызвала, скорее, осуждение, нежели понимание. Автора обвинили в чрезмерном натурализме и безнравственности.

В советское время критиками о повести почти ничего не было написано. Немногие статьи, предлагающие анализ произведения «Яма» Куприна, были пронизаны идеологией. Проституция - это явление, которое могло существовать исключительно в царской России, автору удалось красочно передать ужасы дореволюционных времен - примерно такой была точка зрения советских критиков. Прошло более ста лет после первой публикации «Ямы». Давно нет ни царской, ни советской России. На произведение Куприна все так же актуально.

Положительные отзывы

Одним из немногих, кто оценил произведение Куприна, стал Корней Чуковский. Писатель согласился с мнением критиков о том, что героини книги действительно омерзительны. Но при этом подчеркнул, что чем больше в них грязи, тем больше позора для общества. Чуковский в статье, опубликованной в журнале «Нива», сказал: «Необходимо перестроить общественный быт так, чтобы не было в нём места для ямы».

Повесть стала последним крупным произведением Александра Куприна. После ее публикации талант писателя, конечно, не иссяк. Он всё так же продолжал создавать интересные рассказы и повести. Но больше уже не достигал столь высоких творческих вершин.

Страшнее, чем война

Над повестью «Яма» Александр Иванович Куприн работал на протяжении шести лет. Он первым осмелился задеть столь больную тему социального общества. В самом же обществе порыв автора совсем не оценили. Произведение назвали порнографическим, на издательство даже подали в суд. Негативных отзывов стоило ожидать. Общественный строй во все времена видит то, что желает видеть. Куприн все же ответил критикам: «Я убежден, что свое дело сделал. Проституция - это еще более страшное зло, чем война, мор, голод. Войны проходят, но проституция живет веками».

Фильм 1990 года

Первую экранизацию «Ямы» Куприна сегодня помнят немногие, несмотря на блестящий актерский состав. Главную роль в этом фильме исполнила Татьяна Догилева. Олег Меньшиков сыграл Лихонина. Правда, согласно сюжету киноленты, молодой человек, решивший перевоспитать проститутку, не студент, а состоявшийся адвокат. Режиссер фильма - Светлана Ильинская. В картине также сыграли Евгений Евстигнеев, Ирина Цывина, Валентина Талызина.

Телесериал «Куприн»

Этот фильм не является экранизацией «Ямы» в полном смысле этого слова. Сериал снят по мотивам не только повести об обитательницах борделе, но и произведений «Поединок», «Впотьмах». Кроме того, нет в фильме такого персонажа, как Платонов. Есть Александр Куприн. В образе писателя перед зрителями предстал Михаил Пореченков.

Женю в сериале сыграла Светлана Ходченкова. Тамару - Полина Агуреева. Роль Лихонина исполнил Антон Шагин. В первой части телевизионного фильма «Куприн», основная сюжетная линия которой основана на повести «Яма», сыграли Екатерина Шпица, Наталья Егорова, Нелли Попова и другие.

Многие знают такие произведения Куприна, как «Гранатовый браслет», «Олеся», «Поединок». Неудивительно, ведь повести включены в школьную программу. «Яма» не относится к самым известным книгам Александра Куприна. Интерес к ней возрос после премьеры сериала «Куприн». Стоит сказать, что отрицательных рецензий на литературный первоисточник очень мало. Читатели в основном с восхищением отзываются о повести «Яма».

Сегодня уже никто не назовет книгу Куприна порнографической, как это было в начале минувшего столетия. Она получила гневные отзывы от критиков прежде всего в силу натурализма, непривычной откровенности. Для современных читателей нет ничего странного в описании быта проституток. В книге нет откровенной пошлости и непотребства. Куприн оставил за кадром все лишнее, донеся без потерь глубину эмоций, переживаний героинь.

История создания поэмы «Яма»

Повесть "Яма" А.И. Куприн начал писать в 1908 году. «Яма» -- наиболее спорное произведение Куприна. Уже опубликование в 1909 году ее первой части в сборнике «Земля» вызвало самые разнообразные и противоположные критические отзывы. И ныне еще не сложилось определенное и устойчивое мнение об этой самой крупной по объему вещи Куприна. Между тем «Яма» всегда вызывала интерес у читателей. Произведение это с его достоинствами и недостатками -- плод большого и тяжелого труда писателя. Книга о жизни проституток вызвала скорее осуждение, чем сочувствие или понимание. Автора обвиняли в безнравственности и чрезмерном натурализме. Писателя в этот период не оставляет мечта о создании широкого полотна, раскрывающего всю сложность социальной жизни. Завершение повести несколько задержалось в связи с мобилизацией в армию. Вторая и третья части вышли в 1914, 1915 годах. В июне 1915 года после публикации окончания повести в сборнике «Земля» комитет по делам печати наложил на книгу арест.

Один из героев "Ямы" говорит: "...Наши художники слова - самые совестливые и самые искренние во всем мире художники - почему-то до сих пор обходили проституцию и публичный дом. Почему? Право, мне трудно ответить на это. <...> Может быть, у них не хватает ни времени, ни самоотверженности, ни самообладания вникнуть с головой в эту жизнь и подсмотреть ее близко, без предубеждения, без громких фраз, без овечьей жалости, во всей ее чудовищной простоте и будничной деловитости. Ах, какая бы это получилась громадная, потрясающая и правдивая книга".

Собирать материал для повести Куприн начал еще в 90-е годы. Подготовительную работу он проводил очень усердно и тщательно. В письмах к Ф. Д. Батюшкову Куприн просит выслать ему книгу З. Воронцовой «Записки певицы из шантана» и официальные правила для женщин, живущих в публичных домах. Писатель внимательно изучал печатные свидетельства, архивные материалы.

Советской критикой о «Яме» почти ничего не написано, свое мнение о повести высказал П.Н. Берков: «Непониманием законов общественного развития, признанием низменности человеческой природы объясняется неудача самого крупного по объему и наименее сохранившего для советского читателя значение произведения Куприна -- повести «Яма».

Нельзя дать правильную идейную оценку «Ямы» вне конкретной историко-социальной атмосферы, в которой возник и осуществился замысел этого произведения. В России в начале 900-х годов особенно жарко разгорелись споры между «регламентаристами» и «аболиционистами», иными словами, между сторонниками и противниками врачебно-полицейского надзора за проституцией. Кроме того, с 1908 года началась подготовка к Первому Всероссийскому съезду по борьбе с проституцией, состоявшемуся в 1910 году. Куприн разделял буржуазно-гуманистическую точку зрения, которой руководствовались наиболее передовые участники съезда и которую частично излагает в «Яме» журналист Платонов.

Некоторые из современных Куприну критиков с восторгом встретили повесть. «Появилась вещь, какой не появлялось со времен «Крейцеровой сонаты», вещь, способная ударить по сердцам с потрясающей силой», -- писал критик А. Измайлов. В. Боцяновский, считал, что «Яма» всем своим строем противостоит порнографической литературе, «развенчивает героев пола».

Но этим и другим положительным оценкам противостоят иные мнения. Л. Толстой прочитал только первые страницы повести и в письме к

А. Б. Гольденвейзеру оценил ее следующим образом: «Я знаю, что он как будто обличает. Но сам-то он, описывая это, наслаждается. И этого от человека с художественным чутьем скрыть нельзя». В. В. Воровский писал о первой части «Ямы», что пока носит «чуждый Куприну характер идеализации, и самый стиль последней его повести пропитан чуждой ему слащавостью». Необходимо прежде всего сказать, что почти все написанное о «Яме» относится ко времени появления ее первой части. И этим обусловлена односторонность отзывов. По этому поводу А.Н. Куприн говорил сотрудникам газет: “Ругают меня за первую часть “Ямы”, называют порнографом, губителем юношества и, главное, автором грязных пасквилей на мужчин. Пишут, что я изображаю все в неверном виде и с целью сеяния разврата. Это было ничего!.. Но вот критика меня удивляет. Как можно так поспешно делать окончательные выводы о произведениях, которое еще не окончено? Одни критики меня расхваливали, другие разругали…”

Вторая часть вызвала в основном отрицательные отзывы критики. А. Измайлов, ранее хваливший первую часть, писал о второй части, что она «...не удержалась на высоте первых обещаний». Более резко отозвался о второй части критик журнала «Русские записки»: «Что-то фельетонное, вычитанное, мелкое, заурядное чувствуется и в бойкости этих сцен и в банальности общего течения рассказа». Этим оценкам противостоит статья К. Чуковского, который писал: «Это не та «Яма», которую мы все прочитали несколько лет тому назад. Это -- книга великого гнева... Кербеш, Сонька Руль, Анна Марковна... Эмма... Горизонт -- все они нарисованы так, что если бы я их встретил на улице, я узнал бы их среди огромной толпы». Куприн в мае 1915 года ответил критикам: “Во всяком случае, я твердо верю, что свое дело я сделал. Проституция - это еще более страшное зло, чем война, мор и так далее. Война пройдет, но проституция живет веками”.

А.Н. Куприн сумел создать книгу, действительно потрясающую своей правдивостью, и посвятил ее матерям и юношеству: «Знаю, что многие найдут эту повесть безнравственной и неприличной, тем не менее от всего сердца посвящаю ее матерям и юношеству» .

Повесть «Яма» была последним крупным произведением Куприна. Не то чтобы иссяк его большой талант, -- Куприн продолжает создавать интересные произведения, -- но он уже не достигал тех творческих вершин, на которые ранее поднимался.

На Масленой неделе в нашей законодательно светской стране начинают полыхать костры, в том числе и на школьных дворах. Вместе с поеданиями блинов, играми и прочим весельем сжигание чучела Масленицы стало одним из атрибутов праздничных гуляний.

Может ли подобное действо нанести психологический вред ребенку? Отвечают психологи Екатерина Бурмистрова, Лидия Сиделева, Евгения Андреева и протоиерей Максим Первозванский.

Бессмысленнее действо на грани хулиганства

Екатерина Бурмистрова, семейный психолог:

Екатерина Бурмистрова. Фото Юлии Маковейчук

Что такое символическое сжигание Масленицы? Языческое действо еще из дохристианских времен. Тогда люди считали, что они, сжигая, прогоняют. К нашему времени это никакого отношения не имеет – с духовной точки зрения потому, что у нас есть Благовестие.

Все языческое было настолько давно, что утратило смысл. Сжигание Масленицы стоит в одном ряду и с другими языческими обрядами. Сейчас никто не закапывает вместе с умершим его жен, детей, коня… Все это давно ушло из нашей жизни.

И потому, понятное дело, сжигая чучело, мы ничего этого ребенку не рассказываем.

Тут есть ряд и других моментов. Если делали Масленицу своими руками, раскрашивали, украшали, а потом видят, как ее сжигают - это может быть для них сильным стрессом. У детей этого возраста «мистическое» мышление, они все одушевляют. И получается, что они сжигают одушевленное существо… Зрелище, явно не полезное для детской психики.

Для школьников вообще эта акция - бессмысленнее действо на грани хулиганства, сродни поджигания мусорных бачков и скамеек.

Дохристианские времена прошли. Символический смысл сжигания чучела утерян. Остался нехороший, дурной фольклор, совсем не нужный человеку, живущему в христианскую эпоху.

Мотивируем агрессию?

Лидия Сиделёва, психолог, главный редактор женского консервативного журнала «Матроны. РУ »:

Чем отличается человек от животного? Например, умением видеть смысл в том, что он делает. И делать то, в чём видит смысл. Во всяком случае, я на это очень надеюсь.

Тот смысл, который вкладывали в масленичные гулянья наши предки, практикующие язычество, сильно отличается о того, что в этом видят христиане или атеисты, физики, культурологи или фольклористы.

Первоначально была праздником перехода от зимы к весне, символом магической трансформации, умирания одного процесса и рождения нового. Чучела, надо сказать, сжигали весной (и “направляли” дух вверх, дабы он там “договорился” на тему плодородия), а пеплом удобряли землю. На день осеннего равноденствия чучело сплавляли по реке, в нижний мир. И все эти обряды составляли из себя единый годовой круг, неся не только магический смысл, но и мировоззренческий. Что-то вроде учебника биологии.

На важные с точки зрения аграрного хозяйства, связанные с активностью солнца, дни происходили некие инициации, позволяющие структурировать время и знания, которыми в том числе делились и с подрастающим поколением.

С появлением христианства такая необходимость отпала, потому что появилась иная символика, высшего уровня. Тем, кто видит смысл в жизни вечной, куда важнее иные символы трансформации, которые уже не вокруг солнца и луны вращаются, а вокруг Христа, не вокруг хлеба как пищи физической, сколько вокруг Хлеба сакрального: «Я хлеб живый, сшедший с небес; ядущий хлеб сей будет жить вовек; хлеб же, который Я дам, есть Плоть Моя, которую Я отдам за жизнь мира» (Ин. 6, 51).

Что же мы имеем сегодня в праздновании Масленицы? Мы вырываем из контекста некий символ и устраиваем из него некое непонятное действо, за которым вроде бы и смысла никакого нет. В аграрных ритуалах смысл хотя бы можно увидеть. Ребёнку когда-то рассказывали о земледелии, о временах года, о том, что и когда уместно делать. У современного ребёнка есть учебник по естествознанию, где ему подробно рассказывают о временах года, о том, почему зимой холодно, а летом жарко. На уроках ботаники его знакомят с тем, как устроены колоски, он разглядывает под микроскопом кожицу лука, видит жизнь клетки…

Казалось бы, нет смысла и в том, чтобы задабривать умерших предков, которые находятся под землёй и могут оттуда влиять на успехи в земледелии, да и Бог Евангелия не нуждается в том, чтобы Его задабривали или подкармливали, Он сам является Тем, Кто даёт любовь и силу, этого добра у Него и самого с избытком. Современная аграрная промышленность опирается опять же на научные знания. Сведения Гидрометцентра заранее оповещают о снегопадах и граде, можно подготовиться. Нет смысла снижать тревогу относительно судеб своих посевов, почва не станет плодороднее от ритуальных совокуплений или эротических танцев. Практика показала, что химическая промышленность с данной задачей справляется куда лучше.

Не только для ребёнка, но и для взрослого практика сжигания чучела Масленицы непонятна, она не имеет ни начала, ни конца. Для малыша, который уверен, что булки растут в ближайшем супермаркете, для ребёнка, который не сможет сказать, что общего у сладкого чая и сахарной свёклы, эти символы пусты. Более того, они ему не очень-то и нужны.

Можно, конечно, притянуть за уши проводы зимы. Но зачем зиму обязательно сжигать? Чему это может научить? Немотивированной агрессии? Сначала мы делаем нечто, а потом сжигаем и радуемся? Сначала строим, а потом ломаем? Сначала созидаем, а потом разрушаем, совершенно бессмысленно и беспощадно? Дети чувствительнее нас, и как они должны реагировать, когда им предлагаем радоваться разрушению и смерти?

Более мотивирующим действием, кажется, будут только слова: «Радуйся ещё, что ты не инвалид какой-нибудь». То есть радуйся чужому горю, дружочек, факт, что кому-то плохо, должен тебя веселить и придавать жизненных сил и энергии на то, чтобы стал хорошим взрослым и мама с папой тобой гордились и при возможности уели всех соседей, чьи дети не такие прекрасные и достойные.

Допустим, мы сжигаем чучело, потому что зима уже устарела. Но почему мы тогда не сжигали ёлочку, когда кончились соответствующие праздники? Почему мы не сжигаем мусор? (К слову сказать, предки наши вместе с масленицей сжигали что-нибудь ненужное, сломавшееся, вышедшее из строя).

Если мы хотим поговорить о символах перехода, то можно найти за этим более понятную для ребёнка метафору. Та же самая ёлочка. Мы её принесли в дом, мы её украсили, вокруг неё водим хоровод, поём песни, находим подарки. Но праздники заканчиваются, и на их место приходят будни, взрослые снова ходят на работу, а детишки - в школу или детский сад. Мы с ёлочки снимаем красивые украшения, да и сама она уже стала осыпаться, поэтому мы её убираем. Она выполнила свою функцию, принесла нам радость.

Ёлочка - это вещь, она добавляет красоты празднику, и ей не больно, когда она осыпается. А вот котёнку больно, потому мы его не выгоняем, когда он напакостил. На таких примерах гораздо лучше объяснять детям о праздниках и буднях, о работе и отдыхе, об ответственности и свободе, о привязанности и расставании.

Странно было бы, если бы мы начали ёлочку рубить на мелкие кусочки или сжигать, прыгая вокруг. Это непонятно, а непонятное пугает. Как пугает и бессмысленно агрессивное. Взрослые - это те, кто создают почву под ногами, а не лишают её.

Почему же мы так хватаемся именно за этот символ? Ведь нам совершенно не нужны те значения, которые в него вкладывали наши предки.

Я вспоминаю одну историю. Моя подруга пришла устраивать в детский сад своего ребёнка, и заведующая всячески расхваливала их учреждение. Одним из плюсов она указала и тот факт, что детей знакомят с русской традицией, духовностью. «И в чём это выражается?», - настороженно спросила подруга. «Вот на Масленицу мы устраивали проводы зимы, пекли блины и сжигали чучело», - заявила заведующая детским садом. Других способов познакомить детей с традицией она не припомнила.

В самом деле, блины и чучело будут попроще, чем, например, посещение нуждающихся в тюрьмах и детских домах (или хотя бы групповое чтение прекрасной книги «Маленькие женщины» Луизы Мэй Олкотт, где девочки поделились с голодающими своими любимыми рождественскими лакомствами).

Блины и чучело могут дать иллюзию связи с нашей историей, с традицией, которую на протяжении стольких лет выжигали калёным железом. Мы - нация, уставшая от сказки о новом мире, который придёт на смену старой, никчёмной, полной горя и притеснений действительности. Вот только одновременно продолжаем в эту сказку верить, постоянно пребывая в рутинном постоянстве, своеобразном дне сурка, из которого хочется выбраться хоть как-нибудь. Хоть чучело сжечь, и то разнообразие, и то отличие от обычных офисных или кухонных будней. С другой стороны, в нас жива тоска по старому, по традиционному и навеки ушедшему, но так и неоплаканному и не похороненному в муках скончавшемуся прошлому.

Но только при чём здесь Масленица?

Масленица в школе: рассказать, а не показать

Евгения Андреева, психолог, Научный сотрудник Института Психолого-Педагогических проблем детства РАО :

За каждой традицией обычно изначально стоит какое-то символическое значение. Сжигание чучела на Масленицу - древний обряд, который символизировал воскрешение новой жизни через смерть, разрушение чего-то старого. В настоящее время это действие имеет развлекательное значение. Далеко не во всех семьях детям объясняется его суть, да и не все взрослые о ней знают.

Но при этом сжигание Масленицы - все-таки языческий обряд. Однако если говорить о школе, то в одном классе могут учиться как неверующие, так дети из христианских, мусульманских, иудейских семей. И если в школе во время празднования Масленицы сжигают чучело, то и у родителей разных детей может быть различное отношение к подобным акциям. Да и сами дети могут реагировать по-разному, в частности, эта реакция зависит от тех ценностей и отношения, которое существует в семье.

Таким образом, важно иметь в виду, что для разных детей эта традиция может быть наполнена разными эмоциями и смыслом. Дети отличаются, в том числе, по темпераменту, своему психологическому настрою, чувствительности, и их реакция на обряд сжигания может быть также разной, причём более острой, чем на празднование или 8 марта.

В некоторых семьях игрушкам приписывают какие-то чувства, что ей может быть больно, да и сам ребенок, в силу своего внутреннего восприятия, может так думать, и в этом случае сжигание чучела, которое все-таки напоминает куклу-девочку, может стать для него переживанием.

В какой-то степени кукла-чучело может восприниматься ребенком как модель человека. А у детей есть способность идентифицировать себя с какими-то персонажами, ощущать те или иные ситуации через призмы чего-то личного. Поэтому если ребенок будет реагировать как-то особенно эмоционально, может быть, расстроится или испугается, важно поговорить с ним, разобраться, что именно вызвало у него такие чувства, подумать, что происходит в его жизни в настоящий момент.

Вспомните, в книге и в фильме «Чучело» Ленка Бессольцева, увидев, что сжигают чучело, одетое в ее платье, бросилась в огонь - тушить, ей казалось, что хотят сжечь именно ее. И даже не в такой конкретной ситуации, как сжигание абстрактной Масленицы, ребенок может каким-то образом идентифицировать себя с происходящим.

Если преподаватель решает все-таки участвовать с детьми в этом обряде, важно, во-первых, рассказать о символическом значении этой традиции, предложить детям участвовать в нем добровольно, спросить, есть ли у них какие-то опасения или вопросы. Ориентируясь на реакцию детей, на то, есть ли у них интерес или больше опасений, можно уже принять решение, проводить ли этот обряд или, может, стоит ограничиться рассказами о том, как праздновали масленицу в древние времена.

Психологический вред ничтожен по сравнению с духовным…

Протоиерей Максим Первозванский:

Мне странно слышать, когда сжигание Масленицы приравнивают, скажем, к традиции поедания блинов.

В том, как мы едим блины, нет никакого языческого обряда. Ведь мы печем их не потому что это - символ солнца, а потому что это хорошая благочестивая русская традиция, вполне соответствующая Масленой неделе. А сжигание чучела Масленицы - это совершенно конкретный ритуал, в котором никакого утилитарного смысла, вроде того, что можно наесться перед постом, нет, а есть только языческие корни. Поэтому я категорически против того, чтобы христиане участвовали в этом языческом обряде. Как не называй его - «Проводы зимы», «Сжигание зимы», - все равно это будет языческий обряд.

Я обычно не отказываюсь, когда меня приглашают на Масленичные гуляния, только узнав, что там Масленицу сжигать не планируют.

Понятно, что психологически языческие обряды оказывают вред ребенку. Но он ничтожен по сравнению с духовным вредом. Говорить о психологическом вреде, физическом вреде в данном случае – что говорить, скажем, о психологическом вреде спиритизма…